“Когда мы поняли, что всем не поможешь, то решили помогать фондам становиться профессиональными” — как сделать благотворительность престижной профессией, почему жалость не помогает сборам, нужно ли ждать, что государство поможет и как остаться в памяти родных — рассказывает филантроп, предприниматель, соучредитель фонда «Друзья» Гор Нахапетян.
Директор детдома попросил купить резинки для трусов
– У вас бывает чувство неловкости за то, что у вас все хорошо, все живы-здоровы, когда разбираете запросы о помощи в фонде? Человеку и так уже бесконечно тяжело, и еще вот это с ним случилось…
– Нет. Вот раньше было очень тяжело. Но, наверное, у меня уже иммунитет выработался. Я помню, как мы первый раз в компании «Тройка Диалог» собрались и решили заниматься благотворительностью. Что сделали? Подумали стандартно: надо найти детский дом. Мы нашли детский дом непростой, где были дети с особенностями развития.
Приехали туда: «Мы приехали помочь, что вам нужно?» Директор сказал: «Нам нужны резинки для трусов». – «Какие резинки для трусов? Вы о чем?» Он говорит: «У нас несколько поколений эти трусы носят, резинки изнашиваются, а мы их подшиваем».
Понятно, что мы купили новые трусы. Долгое время помогали этому детскому дому, разбили красивый сад. Сделали медицинский центр, построили маленькую часовню. В итоге этот детский дом расформировали и помещение забрали. Это грустная история.
Про резинки для трусов я помню до сегодняшнего дня, но сейчас уже рассматриваю просьбу о помощи с холодным сердцем: могу ли я помочь, и что конкретно нужно сделать. Беды и горя очень много.
Когда мы поняли, что всем не поможешь, решили помогать фондам становиться профессиональными, а они помогут всем остальным – такой рычаг. Эффект от этого должен быть больше. Так появился фонд “Друзья”. Мы гордимся тем, что делаем. Это очень сложный путь, не со всеми фондами удается поработать так, чтобы они выросли в разы и их бренд сверкал, чтобы любой человек на улице доверял бы этому фонду. Это не путь одного года, это длинная стратегия на многие годы вперед.
Гор Нахапетян. Фото: Анна Данилова
В России благотворительность — не профессия
– Как бы вы в целом охарактеризовали благотворительность в России сегодня? В чем отстаем от Запада, в чем опережаем?
– Сейчас темпы роста намного выше, чем когда-либо были на Западе. Времена изменились, мы хватаем готовые технологии и от каждого донора мы уже находимся в одном клике – раньше так не было.
Количество некоммерческих организаций быстро растет. Если я не ошибаюсь, их уже больше двухсот тысяч – примерно как в Америке. Но в России благотворительность не воспринимается как индустрия, а работа в этой сфере не воспринимается как профессия. У нас даже в реестре профессий нет такой специализации. А профессионализм сотрудников растет с каждым днем, можно видеть, как много людей переходит в благотворительность из бизнеса.
– Тема зарплат в НКО сейчас широко обсуждается.
– Исследования показывают: в России многие считают, что люди, которые работают в НКО, или вообще не должны получать зарплату, или должны получать очень мало. Сейчас, в том числе с нашей помощью, эта установка сдвигается. Мы видим, как все больше и больше профессионалов из бизнеса и других индустрий приходит в НКО, и она становится все более и более профессиональной. Это радует.
Как кто-то заметил, раньше мы отрывались на рок-концертах, а сейчас за кислородом, за смыслами идем в сектор НКО.
– Чем мы отличаемся от Запада в хорошую и в плохую сторону? Какие есть болезни роста?
– Болезни роста только начинаются, потому что из наших НКО только несколько можно назвать крупными. Если я не ошибаюсь, у «Подари жизнь» больше полутора миллионов доноров – это один из самых крупных фондов. У нас нет НКО, которые имеют эндаумент-фонд в миллиард долларов. Смотрите, если я попрошу вас или человека на улице назвать десять НКО, сможете?
– Сходу десять – можно. А вот двадцать уже вряд ли.
– Так же и в бизнесе. Всемирно известных брендов, созданных за последние десять лет, мало. Если говорить о наших НКО, то только у «Подари жизнь» и еще у одного-двух фондов есть попытки открыть филиал в другой стране: есть «Подари жизнь» в Армении и определенная активность в Лондоне. Мы отличаемся тем, что работаем только внутри России. Западные фонды работают по всему миру.
Также нас отличает количество проблем, которые решают НКО. Мы, в основном, помогаем детям. А вот проблематика, допустим, образования в Африке наши фонды вообще не интересует, то есть мы не интегрированы в мир. Если что-то происходит в России, мы быстро начинаем собирать деньги, помогать пострадавшим при пожаре или землетрясении. Проблемы какой-то другой страны проходят мимо. Мы видим только свои внутренние проблемы.
– Трудно представить себе, как мы собираем деньги на образование детей в Африке.
– Подобный опыт есть. Когда в Грузии было наводнение, смыло очень много домов и много людей пострадало, мы в России создали проект «Друзья Тбилиси». Купили 16 квартир, если я правильно помню, пострадавшим в другом государстве.
– Украина, Армения, Белоруссия, Грузия – это же близкие нам страны, не Африка. Множество детей из Украины приезжают на лечение в Россию, как им собирают – это понятные фандрайзинговые истории. Но надо ли помогать нуждающимся в более отдаленных местах.
– Можно жить изолированно от всего мира, а можно в него интегрироваться и помогать – это зависит от масштаба мышления. Этим мы отличаемся от западных НКО.
– Вы начали говорить про зарплаты в НКО. Это сложная тема, по поводу которой много копий было сломано. Понятно, что зарплаты должны быть нормальные. А дальше вопрос: на уровне кого нормальные – на уровне среднего менеджера или топа? Когда эти зарплаты складываются не из производственной составляющей, а из пожертвований, возникает проблема: человек, получающий, условно, 40 тысяч, вкладывается в зарплату человека, который получает сто пятьдесят тысяч рублей. Это сложная история. Как вы ее видите?
– Есть рынок труда, от него никуда не деться – каждый специалист имеет свою стоимость. Кроме того, размер фандрайзинга, который у сотрудника в голове, будет соизмеряться в том числе с его потребностями и лайфстайлом.
Если человек получает 40 тысяч рублей, ему сложно будет выпить кофе за 4 доллара в гостинице с каким-нибудь донором, который может пожертвовать миллион долларов. Вряд ли человек, который получает 40 тысяч рублей, сможет управлять НКО, которое оперирует сотнями миллионов и имеет тысячу сотрудников.
Если мы говорим, что нам нужны топ-специалисты, которые придут и сделают эту отрасль профессиональной, они должны получать адекватные деньги. В НКО рынок может быть ниже, потому что там много кислорода, и ты получаешь мотивацию не только за счет денег, но и за счет удовлетворения.
Ты получаешь определенные смыслы, которые двигают тобой. Но точно те, кто работает в НКО, не должны питаться манной с неба – это невозможно.
Миссия фонда “Друзья” – поднимать уровень профессионализма сотрудников НКО, в том числе привлекая в эту сферу профессионалов из бизнеса, из других отраслей. Эффект от этого фантастический. Один профессионал, придя в эту отрасль, может поднять ее очень высоко. У нас есть много реализованных примеров – как успешных, так и неуспешных.
Мы создаем Московскую школу профессиональной филантропии, чтобы иметь специалистов, которые могут управлять большой организацией профессионально. Надеюсь, уровень профессионального, а не просто человеческого доверия к этой индустрии вырастет и позволит привлекать все больше денег.
Самое главное – эффективно эти деньги тратить. Есть много фондов, которые собирают деньги, но при этом тратят очень неэффективно. Здесь деньги собрал, здесь сделал операцию. Да, ты решил проблему конкретного ребенка. Но цель каждого фонда – идти в направлении того, чтобы проблемы не было бы вообще.
Гор Нахапетян. Фото: Анна Данилова
Альтруизм или таблетки от глистов
– Очень много примеров, когда после стихийных бедствий, начиная от Крымска и заканчивая пожаром в Кемерово, у людей очень большое желание каким-то образом помочь и перевести деньги, а что с ними делать потом –непонятно – большинство выплат и проблем решает государство.
– Отчетность фондов и эффективность использования денег – это краеугольный камень благотворительности. Издательство Coprus при поддержке фонда “Друзья” на эту тему выпустили очень жесткую книгу “Ум во благо” Уильяма Макаскилла, показывающую путь от просто альтруизма к эффективному управлению благотворительными организациями. Один из примеров в этой книге: самым эффективным средством для того, чтобы поднять образование в Африке, были таблетки от глистов. Дети из-за плохой воды и еды получают гельминтоз, иммунная система падает, они болеют и просто не ходят в школу.
От чего больше всего людей умирает в России? Одна из самых главных причин – это автомобильные катастрофы. Какой фонд занимается профилактикой безопасности движения совместно с государством? Сколько вы можете назвать фондов, которые занимаются экологией? На самом деле эти фонды есть, но их бренды не на слуху.
Если человек принимает решение какие-то деньги выделить на благотворительность, он уже делает не просто одноразовые пожертвования, когда что-то случилось, а начинает отчислять из зарплаты ежемесячно. Эти постоянные платежи очень радуют. Важно, что технологически это стало делать легче.
– Я очень часто слышала от разных людей, работающих в деловой сфере: “Я про свои благотворительные проекты рассказывать не хочу, одна рука не должна знать, что делает другая. Вообще, благотворительность – это дело сугубо личное, интимное, поэтому, пожалуйста, меня про это не спрашивайте”. Что бы вы сказали такому человеку?
– Я борюсь с этим культурным кодом – как минимум своим примером, потому что я сижу перед вами и говорю на эту тему. Нужно сделать так, чтобы помогать было модно, не побоюсь этого слова.
Делать добро тайно – плохая стратегия, потому что человек не вовлекает своих сотрудников, родственников, близких и друзей в эту активность. Если он начнет вовлекать их туда, его деятельность сразу станет публичной. А если «я дал деньги на улице кому-то, я свою миссию выполнил» – бездомные, которым действительно нужна помощь, не попрошайничают на улицах, и никакую проблему эти деньги не решают.
– Адресная помощь у нас работает достаточно хорошо, даже достаточно большие просьбы закрываются быстро. С системными проектами все намного сложнее. Можно ли здесь что-то изменить?
– Мы свое время тратим на то, чтобы помочь НКО своими знаниями и умениями определиться с направлениями работы. Мы видим, как некоторые фонды задумываются о переходе от просто адресной помощи к некой системе. Мы будем от общего переходить к частному, обучая людей создавать собственные бренды, потому что от бренда самого руководителя зависит очень много.
На Западе если вы не занимаетесь благотворительностью или каким-то образом не вовлечены в нее, вы – ущербный человек, на вас странно смотрят.
Если вы говорите: «У меня нет денег, чтобы заниматься благотворительностью», – у вас есть профессия, вы можете часть своего времени потратить на благотворительность. Волонтерство временем – это не только покрасить забор. Если вы юрист, вы можете помочь как юрист.
У нас есть платформа интеллектуального волонтерства ProCharity, которая соединяет фонды и волонтеров. Вы можете зарегистрироваться как волонтер, смотреть, какие проекты приходят от фондов, и решать, в чем участвовать. Сейчас в России: «Алло, здравствуйте! Мы такая-то компания, у нас сто волонтеров, пошлите нас куда-нибудь», – и обижаются, что фонд не может это организовать. Мы хотели деревья посадить или еще что-то сделать, а вы не можете это организовать, вы не профессиональные. Кто не профессиональный? Нужно понимать, что профессионализм растет не только из фондов, но и из волонтеров и доноров, которые должны требовать отчеты, смотреть, как тратятся деньги.
Можно принимать участие в попечительских советах фондов. У многих из них попечительские советы мертвые: там есть хорошие имена, но эти люди не принимают никакого участия в работе, не тратят на это время. Очень часто учредителей в фонде не видели много лет. Ответственность учредителей, попечителей – это тоже уровень профессионализма, и мы хотели бы, чтобы он тоже вырос. В этом направлении мы тоже много работаем, проводим семинары на разные темы.
– Вы говорили, что иногда фонд приходит к вам с одними просьбами и проблемами, а его аудит показывает, что нужно совсем другое. Можете рассказать об этом подробнее?
– Примерно раз в месяц я какому-либо фонду говорю: «Вам надо закрыться». Вроде фонд есть, но при этом – кто руководит? Фонд вроде кому-то помогает, но при этом нет никакой стратегии. «Мы делаем events, на этих events собираем деньги и кого-то куда-то отправляем». А через пять лет вы кто, а через десять? Ответа нет. Вы лично как руководитель или учредитель фонда сколько времени тратите на него?
С наступлением кризиса таких фондов стало больше, потому что богатые семьи создавали их, пока деньги были. Фонд эти деньги тратил и особо не задумывался о массовом фандрайзинге. Вдруг доходы семьи сократились, и нужно понимать, что делать дальше. Их деятельность – это какой-то хаос: здесь помогли, там помогли, и детям, и старикам, и животным…
Есть пример, когда фонд занимался взрослыми и детьми одновременно. Мы достаточно жестко настояли на том, чтобы они или сделали две организации, или одно из направлений закрыли.
Человек, который принимает решение, давать ли деньги фонду, должен четко и ясно понимать, кому этот фонд помогает и как он действует, чтобы этой проблемы в дальнейшем не возникало. Узкая направленность здесь очень важна. Ты не можешь помогать одновременно бездомным людям и делать операции на головном мозге – специализация разная.
Один из хороших фондов – «Ночлежка». Я горжусь тем, что он находится на нашей платформе. Это региональный питерский фонд, он занимается бездомными. 50% тех, кто попадает к ним, возвращаются к нормальной жизни.
Оказывается, часто бездомных вы не отличите в толпе. К плачевному состоянию приводит длительное пребывание на улице. Мы поняли: этот фонд настолько хорош, что его надо размножать –сделать «Ночлежку» в Москве. И они приняли это решение, сейчас открывается филиал.
Это наша беда, что люди оказались на улице
– Как вы оцениваете конфликтную ситуацию, которая сейчас разворачивается вокруг прачечной?
– Я понимаю население, которое обеспокоено. Бездомные в нашей голове – это, в первую очередь, преступность. А статистика «Ночлежки» показывает, что преступность среди бездомных меньше, чем среди обычных людей. Но об этом никто не знает – у нас есть некие коды и стереотипы, что бездомные грязные и так далее. А сколько сейчас мошенников, которые отнимают квартиры, и обычные люди просто остаются на улице!
Человек оказался в этой ситуации. Ему надо где-то постирать одежду, выглядеть прилично, чтобы его взяли на работу. Если мы будем относиться к этим людям как к отбросам общества, к чему это нас приведет? Можно концлагерь сделать и выслать за 101-й километр – или попытаться им помочь. Если бы люди были готовы помогать, была бы не только прачечная, а и душевая рядом. Может быть, еще попытались бы кого-то взять на работу.
– Я так понимаю, что основная проблема там в выборе места. Или сложное отношение со стороны местных жителей – это часть проблемы?
– Очень сложно назвать ошибкой выбор места. Я, скорее, скажу, что ошибка в информировании. Нам еще надо долгий путь пройти в информационном поле, чтобы появилось доверие к этому фонду, потому что он новый. В Питере многие знают этот фонд и оценивают его работу очень высоко.
Любой выбор места может привести к конфликтной ситуации. Где бы мы ни нашли какое-то пространство, всегда возникнет недовольство. Открывая ресторан, ты тут же получаешь много проблем с соседями, которые жалуются на запахи, на звуки, и так далее.
У нас уровень агрессии в обществе очень высокий. Мои знакомые переехали из Швейцарии в Москву, и первое, о чем сказали их дети, когда пошли в школу, – это об уровне агрессии, который они почувствовали. Почему здесь дети такие злые? Мы злые.
Я живу в Москве, но я здороваюсь в лифте. 90% людей странно на тебя смотрят, когда ты в лифте говоришь: «Здравствуйте».
Очень многие люди даже не знают, кто их соседи. Мы приходим в свою каморку, запираемся и живем. Объединяет нас только опасность, негатив.
Почему мы смотрим только негативные новости по телевизору и очень мало позитивных? Мы пытаемся предугадать опасность и от нее защититься, это потребность понимать, что происходит. Мы не объединяемся подъездом, чтобы покрасить стены или добиться чистоты. Двери нашего подъезда не прозрачные. Мы чего-то стесняемся?
– Уровень преступности все-таки достаточно высокий.
– Уровень преступности, мне кажется, намного меньше, чем в Нью-Йорке. Количество бездомных в Нью-Йорке тоже больше, но отношение к ним другое.
Где бы мы ни открыли прачечную, это станет проблемой. Вопрос в информационном сопровождении – чтобы мы как общество понимали: это наша беда, что эти люди оказались на улице по разным причинам. А мы говорим, что они сами виноваты. Ну и что? Сам виноват, а дальше что? Давайте отстреливать их, как мы отстреливаем бездомных собак?
Гор Нахапетян. Фото: Анна Данилова
– Одна из принципиальных задач и «Ночлежки», и других организаций, которые в этой области работают, – информационная работа, разъяснение?
– Всегда и у любого фонда информационная работа — это принципиально. О многих редких заболеваниях мы вообще не знаем. Когда я в первый раз в жизни столкнулся с Ксенией Раппопорт, я даже не знал о буллезном эпидермолизе. Мне до сих пор сложно это выговорить, хотя мы с этим фондом тоже работаем. Об этой болезни никто не знал, ее даже не было в реестре. Когда такой ребенок рождался, его мазали зеленкой – и всё, вперед. Это страдание для ребенка, когда врач не может понять, какая у него болезнь.
Поэтому информационное сопровождение врачей, обучение их, чтобы они диагноз могли поставить – это великолепная работа фонда «Бэла», который после стратегических сессий был переименован в «Дети-бабочки». Таких болезней очень много, и без информирования общества о них никак. Сейчас работать с информацией помогают соцсети, которых раньше не было.
Мы хотим создать профессию
– Сейчас вы начинаете большой проект по образованию для людей, работающих в НКО, – MBA (мастер делового администрирования — прим.ред.) для НКО. Какие основные задачи вы собираетесь решить в рамках этого курса?
– Нас так окрестили, но до MBA нам пока далеко. Пока это восьмимодульная программа примерно на 200 часов. Мы благодарны Высшей школе экономике, которая нас приютила и помогает реализовать эту мечту.
Мы отстраиваем продукт, который практически не отличается от бизнес-образования, потому что такие же вопросы организационного развития, стратегий, HR, финансового планирования стоят и перед НКО.
У нас уже есть около 120 заполненных заявок от людей, которые хотят учиться. Чтобы заполнить заявку, надо прийти и потратить больше получаса времени. Это образование платное. У нас есть гранты. Сотрудники фондов, которые работают на нашей платформе, будут учиться бесплатно. Часть людей будет претендовать на гранты, а часть будет платить.
Мы хотим создать профессию. Сейчас у нас модульная программа, потом мы создадим полноценный курс магистратуры, потом, может, и факультет, где будет еще и исследовательский центр. Мы мечтаем, чтобы даже в Росреестре была соответствующая профессия, чтобы люди воспринимали сотрудников НКО серьезно.
Сейчас о них думают, что у них “жизнь не задалась, делать было нечего”, или это жена богатого человека, надо было ее куда-то пристроить – и пошли штампы. Мы хотим создать не только бренд индустрии, но еще и уважаемую профессию в этой индустрии.
Когда бизнес-школу Сколково планировали и строили, команда ездила по всему миру, смотрела разные школы. Из Финляндии приехал молодой человек, замминистра образования, я сейчас уже не вспомню имя. Мы пытались понять, почему в Финляндии такой высокий уровень детского образования, № 1 в мире. Спросили: «Как ты такой молодой, а замминистра?» – «Знаете, меня не взяли в учителя». Мы сперва не поняли, потом проанализировали и осознали, что высокий уровень образования зиждется на отношении общества к учителям.
Каков статус НКО-шника в обществе? Девочки прибегают, попрошайничают. Это не люди, которые приносят фантастические проекты бизнесу и делают так, что этому бизнесу плюсов и прибыли достается больше.
Я рад, что многие фонды сейчас в России достигли такого уровня, что они свой бренд берегут и не со всеми организациями работают. Они имеют серьезные предложения от бизнеса – бизнес начинает чувствовать прибыль, которую приносит бренд этого фонда.
“Дети умирают, а вы богатые” — почему жалость не работает
– Если резюмировать, какие задачи остро стоят перед фондами на ближайшую перспективу? Что принципиально решить за пять лет?
– Когда фонды приходят, они хотят фандрайзера и деньги. Больше фандрайзеров – больше денег. А что вы продаете как фонд? Или у вас только делают рассылку писем и ждут, что человек почитает и тут же побежит давать деньги?
Мы сами обучались продажам. Прежде чем идти к потенциальному спонсору, первое что надо сделать – это проанализировать всю организацию: чем они занимаются, какие у них продукты. Понять, к кому вы идете – к главе маркетинга, к главе HR, к руководителю? Прочитать его интервью, посмотреть страницу в Facebook – сейчас это можно сделать, не вставая с дивана. Понять, перед какими задачами их организация стоит – что им нужно? Какая проблематика внутри этой компании у того человека, к которому вы идете?
С чем вы приходите? Что вы предлагаете? Как решать их проблему? Придя как фонд, что вы можете дать донору, чтобы решить их вопрос, какую выгоду они получат? Когда вы эту цепочку прошли, и получилась выгода, из этой выгоды вы сможете взять деньги на благотворительность. А не приходить и говорить: «Здесь дети умирают, а вы богатые и успешные, как вам не стыдно?» – и давить на жалость. Это не работает. Руководители – не душевные люди. Они всегда очень рациональные, они должны понимать цимес, как говорится.
– В чем плюс для компании, если она принимает участие в благотворительных проектах?
– Плюсов может быть очень много. Например, мы поняли, что многие богатые люди любят или имеют рок-группы, это их хобби. Они периодически выступают перед своими друзьями на каких-то закрытых днях рождения своих близких, но им хочется на большую сцену. В итоге мы сделали продукт – Rock Charity Battle. Четыре богатых человека с четырьмя группами соревнуются, кто кого победит, исполняя рок-музыку.
Иван Ургант – глава попечительского совета нашего фонда — соглашается бесплатно выступить и вести этот баттл. Кто-то бесплатно ставит музыкальную технику. Мы договариваемся с членом нашего попечительского совета Александром Раппопортом, и он бесплатно кормит. Договариваемся с алкогольными спонсорами, которые выставляют напитки и получают рекламу. Им это интересно, потому что все четыре группы приглашают своих гостей – тоже состоятельных людей.
В итоге у вас в одном месте получается концентрация целевой аудитории многих брендов. Мы приходим в Альфа-Банк, рассказываем о мероприятии, они говорят: «Нам это интересно, это наша целевая аудитория». Мы приходим к Кадиллаку: «Есть такой продукт». Они отвечают: «Да, нам это интересно, мы выступим со своей рекламой и деньги дадим». Мы благодарны всем нашим спонсорам, которые позволяют создать это мероприятие.
В итоге мы сделали мероприятие, где бизнесу выгодно, потому что они рекламируются. Наши друзья-музыканты счастливы, потому что они получили большую красивую сцену и выступили. Мы счастливы, потому что привлекли много людей в нашу деятельность. Мы получили деньги, на которые можем делать наши программы, в том числе и Московскую школу профессиональной филантропии. Мы придумываем подукты, которые выгодны всем, – так называемая win-win стратегия.
Мы сделали этот баттл, а потом кто-то из наших партнеров или сотрудников говорит: «Давайте сделаем баттл кулинаров». А давайте! И тут же Новиков, Раппопорт, Белоцерковская, Миранда Мирианашвили со своими командами. Четыре команды готовили еду и продавали её за фишки. Завтра мы можем придумать и сделать поэтический баттл, читать стихи, если это принесет выгоду бизнесу, который будет рекламироваться, и людям, которые придут к нам на мероприятие.
Государство хочет помогать, но нельзя только сидеть и ждать
– Каким вы видите сегодня оптимальное участие в деятельности НКО со стороны государства? Компании в России лишены налоговых льгот на благотворительные перечисления. Может быть, надо изменить существующий подход? Чего еще благотворительное сообщество ждет от государства?
– Я не люблю слово «ждет». Мы будем ждать, а государство придет и что-то сделает? В государстве работают люди, и все эти люди хотят помогать. Я еще не видел ни одного равнодушного человека в государственных органах. Государству тоже надо помогать, потому что они иногда не знают нашу тематику, а фонды не всегда могут профессионально ее преподнести, чтобы было принято решение.
Нужно понимать процессы, которые внутри государства происходят: люди-то хотят, но им надо пройти через определенные процедуры. Я вижу, что сейчас многие фонды достаточно поднаторели и начинают эту тему толкать, плюс государство создало возможности. У НКО получается реализовывать свои мечты с помощью президентских грантов.
Один из фондов на нашей платформе, «Старость в радость», выезжает и обустраивает жизнь бабушек в домах престарелых. Они превращают дома престарелых из концлагерей в нормальные места обитания. После обучения на нашем курсе Лиза Олескина, руководитель фонда, говорит, что моя стратегия теперь – заниматься не только этим, а всеми пожилыми — обеспечить уход на дому намного важнее, чем создавать анклавы и сгружать туда стариков. Пусть они живут у себя дома, а социальные службы приходят и помогают им, как на Западе.
Гор Нахапетян. Фото: Анна Данилова
Профессиональная работа этого и многих других фондов с государством дает свои результаты. Просто сидеть и ждать, что сейчас государство придет и за нас все сделает, бесперспективно. Если мы хотим какие-то налоговые изменения, то надо заходить в комиссии, работать, создавать эти законопроекты, толкать. Есть Общественная плата, есть определенные организации внутри государства, с которыми мы стыкуемся. Но как отдельно взятого направления — у нас этого нет.
Мы занимаемся, в том числе, исследованиями. Скоро выйдет наше совместное с партнерами новое исследование: мы проанализировали общую картину того, что происходит в России в секторе благотворительности.
Как армяне борются с облысением, а КВН меняет жизнь
– У каждого человека в жизни есть такое событие, которое его каким-то образом сформировало. У меня в свое время была тройка по алгебре, после которой я поняла, что с математикой надо работать. Какое событие в своей жизни вы можете назвать формирующим?
– Троек по математике у меня не было, я в семье математиков родился. Мое событие – дружба в школе, которая переросла в команду КВН Ереванского медицинского института. Хотя я математик, но большинство моих друзей из медицинского. Мы дважды стали чемпионами – СССР, а потом СНГ. Сначала мы поделили первое место с командой «Парни из Баку», а второй раз уже чисто выиграли. Но первый опыт фандрайзинга возник там. Как всей команде приехать в Москву, жить в гостинице «Измайлово», на какие шиши питаться? Надо было поднимать деньги, и мы фандрайзили.
Первый опыт был: «Дайте денег, мы едем представлять Армению». Потом мы придумали продукт: фандрайзили на КВН-круизе. Мы нашли человека, которому это было интересно и всеми командами Высшей Лиги КВН на корабле «Тарас Шевченко» прошли с выступлениями по разным черноморским городам. Сделали десятидневный тур. Было очень весело, все остались довольны, в том числе наш спонсор. Тогда мы поняли, что это не просто так – «дайте денег», надо что-то еще взамен давать. Надо рекламу спонсору снять, например.
КВН изменил мою жизнь: я оказался на сцене. Это непростая задача, когда у тебя большой зал, и попробуй насмешить.
– А как насмешить?
– Попробуйте написать анекдот. Вы же пересказываете анекдоты — попробуйте! В одиночку не напишешь. Когда мы работали над этим, я в первый раз услышал такое выражение – мозговой штурм. Наверное, гений типа Жванецкого сидит и пишет это все сам в своем кабинете. А мы собирались с друзьями, каждый брал листок бумаги, писал все, что приходит в голову, и передавал соседу. Тот читал и пытался твою шутку развить, дописать еще что-то. Так мы по кругу все это передавали, на выхлопе получалась одна или две неплохие шутки. Это один из методов.
Одна из наших шуток в какой-то момент заняла первое место по времени, в течение которого люди хлопали. “Как армяне борются с облысением? Они выращивают волосы на спине и аккуратно зачесывают на голову”. Мы начали период сюрреалистического юмора.
Мы очень часто выигрывали все разминки, это самое сложное. Мы выработали свою методологию: конструировали вопрос, на который невозможно ответить, потому что на него уже есть ответ. Допустим: «Вам, графьям, мы морду разобьем». А заготовка была простая: «Говоря это графу Толстому, молодой красноармеец не подозревал о том, что собирается разбить зеркало русской революции». Шутка была вся написана, из нее был выдернут кусок, из которого сформирован вопрос. И разбита шутка была так, что было очень сложно на нее ответить. С помощью этого метода мы и выигрывали.
– Как интересно! Как вообще вы пришли в эту команду?
– Из школьного театра. Мы создали школьный театр «Хлам» – художники, лицедеи, артисты и музыканты – и выступали на всяких студенческих выставках. Потом мой друг просто сказал: «Надо играть в КВН», – поехал к Маслякову, договорился, и мы поехали в Тюмень на ежегодный итоговый смотр фестиваля.
Я дружу с людьми, пока мне интересно
– Можете рассказать, как вас воспитывали? Мне всегда очень интересно, как в семьях с традицией происходит воспитание уважения, стремления помогать.
– Меня не «воспитывали» специально – я жил в среде. Внутри моей семьи была модель поведения моих родителей, бабушек и дедушек, я в этой среде рос. Это и есть воспитание. Меня никто не наказывал, в угол не ставил.
Говорили: «Это хорошо, это плохо». Если к тебе через день заходят соседи и просят какой-то помощи, а твои родные помогают, что-то будет формироваться внутри. Дети же все считывают – как родители друг с другом общаются, что в семье происходит. Ты можешь говорить правильные слова, но они пролетят мимо, если твое поведение другое.
Фото: Анна Данилова
– В течение обеих моих беременностей места в транспорте мне уступали либо мужчины — узбеки или таджики, либо женщины. У русских, которых встречала я, было с этим как-то сложно.
– Государство — это “экосистема” целой страны, оно воспитывает, создает информационное поле, героев. У него для этого есть все возможности. Сколько раз вы по телевизору видели, что надо уступать место беременным, – в фильмах, сериалах? Если мы не говорим о бизнесе по телевизору, если бизнесмен – не герой, а спекулянт и вор, в стране не будет бизнеса. То же самое касается формирования отношения к учителю. Вы знаете, кто учитель года в России? Нет? А он – герой.
Семья и школа – тоже определенная экосистема, где ты получаешь воспитание. Самое главное, что ты в этих экосистемах набираешь друзей и партнеров. Откуда у вас друзья? Детский сад, школа, университет, армия, работа, двор.
– У вас есть опыт работы с друзьями? Когда одноклассника берешь на работу или делаешь совместный проект – это считается опасной историей.
– Это тоже миф, установка, которая сидит в голове. Я не устаю повторять фразу, что я дружу с людьми, пока мне интересно. Как только мне с человеком перестает быть интересно, то есть мы не дополняем друг друга, не растем вместе, он становится родственником. Родственников у меня тоже много, но я работаю с друзьями, а не с родственниками.
Переходя из одной экосистемы в другую, вы получаете новый набор партнеров и друзей, а остальные превращаются в родственников. Поэтому когда я буду продавать нашу Московскую школу профессиональной филантропии, я буду говорить: «Ребята, вы перестали развиваться, ваши друзья стали уже родственниками, вам нужны новые партнеры и новые друзья. Приходите в нашу экосистему, там вы получите интерес».
Потому что мотивация людей – это интерес в первую очередь. Наши руководители в любой компании должны делать так, чтобы людям было интересно работать.
Пока тебя помнят – ты жив
– Было такое, что ваша жизнь была в опасности?
– Когда землетрясение в Армении случилось, мы первыми рванули туда, в город Спитак. Я в то время учился в университете. Когда мы приехали, не знали, что делать. Начали жечь костры, чтобы увидеть, что происходит, потому что была ночь. Худенькие – а я был худенький – начали лазить в расщелины, пытались понять, есть ли там люди, можем ли мы вытащить. Тогда еще трясло. Ты мог залезть и остаться там. Это было безрассудно, опасно.
Оказалось, что груда камней, которую мы разгребали, была детским садом.
54 детей мы вытащили. Двое были живы.
Это нас спасло тогда. Не люблю я эту тему вспоминать. Были и мародеры, к сожалению. Мы с ними поспорили, подрались. Было страшно.
– Как закончилось?
– Не расскажу… Для мародеров плохо закончилось.
– Когда вы узнали про геноцид армян?
– Наверное, с самого раннего детства, потому что каждый год 24 апреля мы всей семьей ходили к памятнику возлагать цветы. Это шествие могло длиться три, четыре, пять часов – это в нашем коде. Первый шок я испытал, когда прочитал книгу Верфеля «Сорок дней Муса-Дага». Ее написал не армянин (Франц Верфель – австрийский поэт, романист и драматург – прим.ред.), но я читал и плакал. Наверное, я тогда был классе в седьмом. При этом воспитывался я не в ненависти. Мы все понимаем, что это великая трагедия, что такого не должно быть.
Гор Нахапетян. Фото: Анна Данилова
Смысл нашей битвы за признание геноцида не в том, чтобы этот факт просто признать, а в том, чтобы это никогда не повторилось. Мы жили с соседями-азербайджанцами мирно. С «Парнями из Баку» играли на одной сцене в финале в разгар войны в Нагорном Карабахе, веря в то, что всегда можно найти компромисс.
Главы государств должны думать о счастье народа. Надо не ВВП мерить, а индекс счастья.
Если мы думаем только о материальной выгоде, это не всегда сработает. Можно быть бедными, но счастливыми. Но лучше быть богатыми и счастливыми.
– Вы верите в жизнь после смерти? Как вы себе представляете дальнейшие смысл и цели?
– Да, конечно, верю. Может, памятник… Мы много памятников построили. Когда ты видишь памятник человеку, ты можешь своему ребенку рассказать, что надо помнить о нем.
Я верю в то, что мы — биороботы, но душа куда-то уходит, она не пропадает. Тело износилось, но какие-то сущности трансформируются и куда-то потом попадают.
Можно остаться в памяти своих родных, как минимум. Это уже важно: пока тебя помнят – ты жив.